Несмотря на название, общественная организация «Ахова птушак Бацькаўшчыны» занимается не только птицами, но и защитой всей белорусской природы. Благодаря многочисленным акциям и инициативам работа АПБ стала заметной в последние годы. Мы решили поговорить с ее директором о том, что ждет нашу природу и Беларусь вообще. В новом лонгриде Александр Винчевский – про кайф бердвотчинга, бюрократию с грантами, экологический долг и Грету Тунберг.
Про режим дня и работу на природе
— Как проходит рабочий день директора АПБ?
— Зимой или летом? (Улыбается.)
— Вот сейчас.
— Зимой встаю довольно поздно, потому что часто работаю допоздна и утром тяжело вставать, тем более в темноте. Приезжаешь, много дергают сотрудники: что-то помочь, посоветовать, подписать.
— Сколько здесь работает человек?
— Фактически у нас две организации: в АПБ 17 штатных, а всего по стране – около 50 экспертов. Вторая организация – унитарное консультативное предприятие «Водно-болотный центр АПБ». Там три с половиной человека, которые занимаются развитием экотуризма – с иностранными бердвотчерами. Поэтому днем у меня совсем немного времени. Как правило, приходится оставаться до девяти-десяти, чтобы успеть то, что за меня никто не сделает.
— Летом меньше времени в офисе проводите?
— Летом тоже много офисной работы – у директора она никуда не пропадает. Другое дело, что летом больше семинаров и поездок по стране.
— На природу часто выезжаете?
— По выходным только, как хобби.
— Куда отправляетесь?
— У меня дача под Минском, на рыбхозе «Волма». Там я мониторю много редкостей: болотные луни, совы, какие-то краснокнижные виды. Еще у нас есть волонтерский проект, когда члены АПБ считают птиц для нас. Это важно, потому что денег на профессиональный мониторинг у нас почти нет, у государства тоже. Я тоже имею квадрат, где дважды в год считаю всех полевых птиц.
Про финансирование и бюрократию
— Правильно понимаю, что АПБ не государственная организация?
— Да, это общественная организация.
— За счет чего финансируется ее деятельность?
— Есть несколько источников. Очень важная часть – членские взносы. Это «нецелевые» деньги, поэтому отсюда мы можем использовать средства, если возникает какая-то проблема. Остальные деньги – от спонсоров – должны быть расписаны. Хоть помирай, но использовать на другие цели их нельзя. Государство заставляет так делать. От государства мы лишь однажды за 22 года получили небольшую премию.
— Почему так?
— Государство у нас не финансирует независимые общественные организации. Наверное, только те, которые созданы министерствами, что-то получают. Еще есть пожертвования. Как правило, они небольшие и тоже целевые.
— Жертвуют отдельные люди или организации?
— Люди, как правило. Это краудфандинги, донаты – сдают тысячу-две рублей для какой-то акции. Хотя у нас были проекты и с компаниями – LSTR, Mark Formelle и Coca-Cola. Но эти средства мы тоже не можем просто использовать на свои нужды, даже на зарплату. Мы можем либо купить оборудование, например бинокли, либо использовать «для развития особо охраняемых природных территорий».
Но основное финансирование, больше 90 процентов, это гранты и международная техническая помощь. В нашей стране их надо регистрировать. Причем если грант пятилетний и в нем пять трансферов, мы должны отдельно регистрировать каждый из них. Это долгий процесс. Мы пишем в Минприроды, они должны подтвердить, что это важный проект для страны, потом идем в Департамент по гуманитарной деятельности, и они уже решают, нужен ли грант стране и облагать ли его налогом.
«Государство хочет инвестиций, а мы тратим время на регистрацию»
В нашей стране грант считается прибылью организации, и его могут обложить налогом на прибыль в 18 процентов. Но даже если мы решим заложить налог в сумму гранта, то они и эту сумму обложат налогом. То есть, мы в любом случае должны иметь свободные деньги, с которых можем платить налог.
Это странно: государство хочет больше инвестиций, а мы, вместо поиска новых инвесторов, тратим время на регистрацию. Процесс может длиться несколько месяцев. Вот сейчас ждем уже два месяца регистрации одного гранта. А это сезонная работа – птица улетела, и жди следующей весны. Еще же отчеты регистраторам писать.
Есть еще международная техническая помощь, когда средства дает ЕС или Глобальный экологический фонд. Эти средства регистрируются через Министерство экономики. Тогда выходит постановление Совета министров, что эти деньги можно использовать. Это может занять полгода – меньше у нас еще не получалось. Но в этом случае помощь освобождают от всех налогов, и больше денег уходит на охрану природы.
— Странная система.
— Но так не только мы работаем, а все общественные организации в Беларуси. Первую общественную организацию я зарегистрировал в 1993 году в Гродно – она называлась «Западно-белорусское товарищество охраны птиц». Тогда была сказка: тебе дают деньги – ты берешь и тратишь. Работаешь хорошо – дают еще.
Про карьеру и любовь к профессии
— Вы работали в АПБ все 22 года существования организации?
— Я был одним из основателей и директором первые лет восемь. Потом ушел в BirdLife International на несколько лет, работал в ПРООН и вернулся сюда лет пять назад.
— Почему решили вернуться?
— Последние два года я был председателем организации, и мы столкнулись с проблемой после ухода директора – не было подходящих кандидатур. Причем у нас была критическая ситуация, потому что «Королевское общество защиты птиц», которое нас поддерживало с 1998 года, решило сконцентрироваться на проблемах английских птиц. Их бюджет около 100 миллионов фунтов, а членов организации – миллион триста тысяч. Так что их «брекзит» случился раньше (улыбается).
— Правда, что вы однажды отказались от работы в европейском офисе BirdLife?
— Да. Должность предполагала, что я буду работать в Брюсселе – там же было и интервью. Когда приехал домой и рассказал, что хочу их перевезти туда, жена была готова, а старший сын сказал, что не хочет менять школу. Истерики не было, но он категорически отказался. Я стал выяснять, можно ли работать из Беларуси, и они согласились. Интересно, что через год сын поменял здесь школу (смеется).
— Вы когда-либо разочаровывались в профессии, которую выбрали?
— Нет. По профессии я биолог. Сначала преподавал зоологию в университете, потом стал работать в общественных организациях. Никогда не жалел, но уставал. Когда уходил с должности в АПБ, я был выгоревшим. Тогда надоели бюрократические придирки, вечный поиск денег. Даже выехать в поле было некогда.
«Не столько профессия делает человека, сколько он сам»
В 86-м году на биофаке БГУ мы создали Дружину охраны природы, мы ловили браконьеров, даже ружья у них забирали. У меня до сих пор лежит советское удостоверение, что я общественный инспектор охраны природы. Сейчас общественникам уже не разрешают этим заниматься. В 89-м я закончил университет, и зарплата у меня была двадцать долларов в месяц. Тогда я думал искать работу поденежнее, в бизнесе. Но я нашел варианты. Подружился с одним бельгийцем и ездил туда на заработки в отпуск. В итоге мог потом безбедно работать преподавателем за двадцать долларов (смеется). А там можно было чуть ли не годовую зарплату заработать за пару недель.
Если б у меня снова был выбор, я бы пошел туда же. Не столько профессия делает человека, сколько он сам. Неважно, какой университет ты закончил. У нас есть сотрудница, которая закончила мед, а сейчас барсуков изучает (смеется). Хотя есть и те, кто учится на биолога, а потом работает в банке, как один мой коллега.
Про бердвотчинг и кайф от него
— Признавайтесь, как вы заставили жену полюбить то дело, которым занимаетесь?
— Так она своим занимается (улыбается).
— Вы рассказывали, что вместе выезжаете на наблюдения за птицами.
— А я не знаю, кому это может не нравится. Это природа, ты всегда узнаешь что-то новое.
— НА TED.Talks вы показывали фото, где человек триста стоят с трубами и наблюдают за птицами. Объясните, в чем кайф.
— Это как подсматривать за людьми, когда они не подозревают. Считается неэтичным, но все же обожают подсматривать (улыбается). Когда идете по лесу, вы видите птиц только рядом с вами, и они вас боятся. А когда у вас бинокль или труба, вы смотрите с расстояния и видите их естественное поведение. Они не подозревают, что вы рядом и смотрите, как они перебирают друг другу перышки, или дерутся, или занимаются любовью, вместе строят гнездо, кормят птенцов – очень интересно.
Вы смотрите в прямом эфире то, что не видел еще никто в мире, и не можете знать, что произойдет дальше. Прилетел сорокопут кормить птенцов, а в следующий момент его схватил ястреб! Или две птицы ухаживают друг за другом, а тут прилетает третья и хочет прогнать их с гнезда. Таких историй миллион. Я больше тридцати лет наблюдаю за птицами, но каждый раз вижу что-то новое.
В Беларуси зарегистрировано около 330 видов птиц, в Англии – под пятьсот. Многие коллекционируют, сколько увидели. В Беларуси мы создали Клуб200 – провели среди членов организации опрос, кто сколько видел птиц в стране. Получилось 220-230. А после того, как начали «охотиться» за редкостями-лайферами (птица, увиденная первый раз в жизни), уже максимум 285.
— Сколько у вас?
— У меня и есть 285.
— Больше всего в Беларуси?
— Сейчас да. Но есть виды, которые за историю Беларуси залетели сюда один раз. Если не успел – он может вернуться через месяц, может через год, а может через 100 лет. Когда такой вид прилетает в Англию, все бердвотчеры съезжаются, чтобы зафиксировать это, потому что такой шанс бывает раз в жизни.
Многие начинающие бердвотчеры отмечают увиденных птиц прямо в определителе, потому что не могут запомнить, что видели, а что нет. Я иногда так делаю на других континентах. В Швеции есть брошюра Клуба300, в которой есть фотографии всех членов клуба. И однажды в Швецию залетела наша белая лазоревка, которая круглогодично живет только в пойме Припяти в Полесье. Она прилетала на кормушку к одному мужику во двор. Когда об этом узнали, шведы полетели на самолетах туда, чтобы ее зафиксировать. Через сад хозяина участка прошли сотни, и кто-то подарил ему брошюру клуба. Так он начал узнавать людей и отмечать в ней, каких бердвотчеров видел за это время (улыбается).
Про устойчивое развитие и экологический долг
— Есть мнение, что природе было бы лучше без человека. Вы согласны?
— Конечно.
— Получается, помощь, которую АПБ оказывает природе, не нужна. Или нужна только, чтобы минимизировать последствия деятельность человека?
— Только это. Мы не лезем в естественную экосистему. В Беларуси определили места в Полесье и Беловежской пуще, где надо помочь природе восстановиться: убрать инвазивные виды, убедить руководство не стрелять волков, чтобы лес сам справлялся с болезнями, вредителями. В идеале – вмешиваться минимально либо не вмешиваться вообще.
— Наверное, главный вопрос – заставить людей понять, что не прибыль главное, а сохранение природы.
— Не совсем так. В 80-х была создана глобальная концепция устойчивого развития. До какой поры мы будем развиваться? Смогут ли прожить 10 миллиардов людей? Должны ли мы лимитировать деятельность человека? Тогда собрались лучшие умы, ученые, которые определили, что нужно не просто развиваться, а это развитие должно быть устойчивым, не за счет будущих поколений. У него три составляющие – экономическая, социальная и экологическая. Если мы не сохраним этот третий столб или он будет подавлен двумя другими, с человечеством случится то же самое.
«Если экология будет подавлена, с человечеством случится то же самое»
Всемирный фонд дикой природы подсчитал наш экологический долг. То есть, сколько в год экосистема Земли возобновляет ресурсов и сколько человечество потребляет. Оказалось, что в 2019 году мы уже к 29 июля потребили все, что планета производит за год. А дальше потребляем то, что должно было достаться нашим детям. Например, за год выросло 100 млн кубометров леса – а мы потребили 150. И так все ресурсы.
В Беларуси нам недавно прислали национальную стратегию устойчивого развития до 2035 года. Там 78 страниц. Я ожидал, что каждой из трех составляющих будет посвящена треть документа. На деле экологии посвятили три страницы. Все остальное – экономика.
Про экологичный образ жизни и Грету Тунберг
— Как простым людям можно повлиять на будущее, чтобы потомкам что-то досталось?
— Вести максимально экологичный образ жизни. Можно легко узнать, как это делать. В прошлом году наша сотрудница ставила челлендж не использовать ни одной одноразовой вещи. Она нарушила только три раза. Мне кажется, это не сложно – не использовать одноразовую посуду, сортировать мусор, использовать общественный транспорт вместо автомобиля. Я езжу на работу только на метро, зато столько книг прочитал.
— В общем, делать все то, к чему призывает Грета Тунберг.
— Грета вообще молодец. Ее месседж обращен не ко всем людям, а к политикам. Ведь если мы с вами будем на двести процентов экологичными, государственная политика все равно нанесет в миллион раз больше ущерба природе. То есть, мы можем не есть глухарей, но если есть закон, который позволяет их убивать без ограничений, то их все равно уничтожат.
Поэтому не понимаю людей, которые осуждают Грету, особенно в Беларуси. У нас ужасное отношение к ней – то ли от зависти, то ли еще от чего. Она обращается к политикам, и главное, что они ее слушают. Преклоняюсь перед людьми, которые ее заметили и помогли так раскрутиться.
И обязательно нужно либо присоединиться к экологической организации, либо создать свою. По сравнению с западными странами у нас подобных структур очень мало. В Британии только сто организаций по птицам. А у нас – две или три по биоразнообразию. Например, АПБ небольшая организация, но уже крупнейшая. И еще надо подписывать экологические петиции – белорусские и глобальные. Голос очень важен.
— У нас вот Грушевский сквер спасли.
— Да, фантастика! У властей же тоже есть логика. Если людям все равно, то власти не будут с ними считаться.
— Ответьте на вопрос без оглядки на наш разговор: как вам кажется, в Беларуси все будет хорошо?
— Если Россия сюда придет, то нет. Тогда можно столетие считать, пока все будет хорошо. А если не придет, то все будет хорошо.
Знаете, я закончил школу при Брежневе, при Горбачеве пошел работать. То есть, при разных правителях жил. Так вот какие бы ни были отрицательные качества у Лукашенко, сейчас жить на этой земле гораздо лучше, чем в Советском Союзе. Посмотрим, что будет дальше. Когда в 2002 году ввели ограничения на гранты, мы думали, что хуже быть не может. Но с каждым годом ситуация ухудшается. До Советского союза не дошло, но работать все сложнее.
— Сгущенка: глубокская / рогачевская?
— Глубокская, конечно.
— Выходной: дома с семьей / с птицами на природе?
— С птицами на природе.
— Морское побережье / горная вершина?
— Морское побережье – там больше птиц.
— Беларуская мова / русский язык?
— Мова.
— Какая ваша любимая птица?
— Болотный лунь – изучаю его тридцать лет.
— Сколько у вас футболок с птицами?
— Около двадцати.
— Какое качество больше всего цените в белорусах?
— То, что белорусы оптимисты – заўсёды спадзяюцца на лепшае.
— Какое качество больше всего не нравится в белорусах?
— Наверное, лень. Если б не были ленивыми, жили бы в другой стране.
— Что вас мотивирует?
— Цель спасти дикую природу Беларуси.
— Посоветуйте книгу почитать.
— Вчера дочитал Стефан Цвейг «Вчерашний мир: воспоминания европейца». Хорошая книга.
— Закончите фразу: «В Беларуси не хватает..»
— Беларускай мовы.
— Если бы у вас была возможность встретиться с историческим персонажем, кого бы выбрали?
— Встретился бы с неандертальцем.
— Александр Винчевский через 5 лет: что бы вы хотели, чтобы у него изменилось?
— Чтобы у него появилось больше свободного времени.
— Александр Винчевсий через 15 лет: каким бы вы хотели его видеть?
— Это мне будет уже 70 лет? Думаю, работающим, сохраняющим дикую природу. В 70 это еще возможно – мой отец до 70 работал (улыбается).
